С отцами вместе - Страница 127

К оглавлению

127

— Рановато на крышу лезть. Такие заметки, Николай Григорьевич, в Японии печатают не для того, чтобы нас с тобой потешить. Ты собираешься сорвать синюю заплатку, а они весь наш флаг!

И скоро Храпчук убедился, что его сосед был прав. Япония, с благословения Антанты, готовила грязное, пахнущее кровью дело. События в Дэ-вэ-эр развертывались так, что огни маяка, которые представлял себе Ленька Индеец, терялись в океанском тумане, а подводных камней на пути корабля обнаруживалось все больше и больше.

В один из весенних солнечных дней, когда на улицах поселка бурлили ручейки, а школьники несли из лесу букеты темно-синих подснежников-ургуек и ветки багульника с первыми, яркими цветами, поступили тревожные известия.

21 мая 1921 года японские интервенты во Владивостоке заняли штаб крепости и другие важные стратегические пункты. Через несколько дней открыто выступили белогвардейцы. При поддержке японцев они разоружили народную милицию и совершили переворот. Власть была передана только что состряпанному правительству Спиридона Меркулова. Это правительство состояло из представителей буржуазии, тесно связанной с японским капиталом. Многие работники, верные Дальневосточной республике, были арестованы и убиты. В новые органы власти вошли те, кто служил при белогвардейском режиме. Коммунисты перешли на нелегальное положение, а эсеры и меньшевики стали на задние лапки перед Меркуловым. Так создавался «черный буфер». Японцы собирались распространить его на весь Дальний Восток. Назревала война…

В последний день учебного года старшеклассники шумели в коридоре, около географической карты. На все лады обсуждался переворот во Владивостоке. Кикадзе чувствовал себя более уверенным. Он по обыкновению что-то перемалывал своими челюстями. Сладкоежка уже десятый раз дергал Костю за рукав, показывал на карте кружок, означавший портовый город на берегу Тихого океана.

— Я тебе, Кравченко, и раньше говорил: не бывать здесь советской власти! Спиридон Меркулов держится крепко!

— Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела! — сказал Костя. — Большевики вышибли читинскую пробку, вышибут и владивостокскую! Вот осенью придем в школу и тогда увидим, что изменилось на карте… До свиданья!

Костя и его товарищи шли домой без смеха и шуток. Все знали, что к большим политическим неприятностям сегодня прибавилась одна своя печаль — у Васюрки умерла мать.

Со станционных путей ребята свернули в депо, там митинговали мастеровые. Блохин стоял на подножках паровоза и, держась за поручни, кричал в толпу:

— Загнанные в исторические могилы мертвецы-эсеры хотят вылезти из гроба и удивить мир новым предательством. В сговоре с Меркуловым они пытаются задушить власть трудящихся, надеть петлю на шею трудового народа.

Кузя слушал оратора и думал о нарисованной когда-то в уме картине… Призрак бродит по Европе… Добредет ли он до Азии, появится ли когда-нибудь в поселке Заречье…

Глава двадцать третья
Гроза

В мае не выпало ни капли дождя. Ветер кружил на пашнях столбы пыли, всходы были чахлые. В Осиновке упорно говорили о засухе. Объяснение давалось простое: «Бог наказывает нас за грехи». Главным грехом считался клуб, устроенный в поповском доме.

Клуб получился просторный и светлый. Зал и читальня могли бы вместить много народу, но сюда почти никто не ходил. Комсомольцы приуныли: разве только для себя старались? Изредка днем, и то тайком от родителей, в клуб ради любопытства заглядывали школьники. Из взрослых, кроме Никишки, бывали лишь церковный сторож Ефим и мать Андрея Котельникова, Лукерья.

Никишку комсомольцы считали в какой-то мере своим, он помог клубу не одним плотницким топором. Лавочник Петухов отправил с ним на мельницу полную четверть керосину. Никишка поздно вечером принес полезную жидкость в клуб, а отцу сказал, что посудину с керосином нечаянно разбил о колесо телеги. Что ему было за это — никто не знает. Парень аккуратно читал в клубе газеты, интересовался книгами об устройстве машин. Правда, читальня была еще бедной. Ревком мог выписать «на казенные средства» две газеты и ничего больше. Анна Гречко принесла в читальню все свои книги, кое-что выпросила у псаломщика. В одной книжке описывалась жизнь американского изобретателя Томаса Эдисона, Никишка прочитал ее и попросил еще что-нибудь. Анна написала Мокину — пусть подберет подходящую книгу в поселковой библиотеке.

Дед Ефим, по собственному признанию, ходил в клуб, чтобы пощупать новую жизнь и узнать, из какого теста сделаны комсомольцы. Они удивляли и злили его. Таких людей старик раньше не видывал. Комсомольцы не боялись ловить «домового». Рискуя жизнью, гонялись за бандитами. Наперекор всему нынче весной засеяли комсомольскую десятину. Да как засеяли-то! Тут и хвалить и ругать есть за что. Ревком выделил им совсем неважнецкую землю. Так они со слезами на глазах выпрашивали у отцов коней, просыпались до рассвета, и два раза перепахали участок. Люди только диву давались. Комсомольцы ходили по дворам, собирали древесную золу для своей десятины, черт погнал их на колокольню, под метелочку соскоблили там голубиный помет — циркуляр, говорят, такой получили. А что было потом! Послали Андрюшку Котельникова в уезд, он привез оттуда какой-то отравы, в ней намочили посевное зерно. Чего только осиновцы не говорили по этому поводу. Сам дед Ефим, встретив Андрея, назвал его племянником колдуньи Бабы-Яги. «Тебя бы ядом отравить да в землю посадить — ты будешь расти? Нет! И зерно тоже!» По его мнению, семена погубили ни за грош, ни за копеечку. Мужики до сих пор смеются над тем, как комсомольцы объегорили Прохора — Андрюшкиного отца. Сдуру, что ли, дал он им взаймы семенного зерна. Обещали отдать осенью, когда соберут урожай. А что соберут? Лебеда да крапива вырастут… Пуще всех интересует Ефима учительница Анна Васильевна, она — всему делу голова. Днем — с ребятишками в школе, вечером — с комсомольцами в клубе. А то по избам шныряет, про большевиков рассказывает или на сходке с Петуховым ругается. Ей бы о женихах думать, а она по воскресеньям ходит (редко кто подвезет на лошади) в Каменку с букварем, учит там грамоте парней. И, что удивительно, ни копейки за это не получает. Дед Ефим читать не умеет, но каждый вечер кладет перед собой книгу о русско-японской войне, разглядывает в ней портреты генералов, считает, сколько у каждого орденов и медалей.

127