— Это мы сейчас увидим! — офицер грубо оттолкнул плачущую хозяйку к стене.
Обыск начался. Поручик и японец опрокинули этажерку, полистали некоторые книги. Видно было, что их интересовали не письма, искали они что-то другое. Открыли ящик стола, все выкинули оттуда, начали копаться в груде бумаг…
Мрачный Горяев сидел на табуретке около топившейся железной печки, наблюдая за этим разгромом. В углу комнаты стояла большая корзина. Офицер не открыл ее, а разрубил шашкой, белье раскидал, топтал его сапогами. Шагнув к Шуркиной кровати, проткнул подушку и подкинул ее к потолку, перья разлетелись по всей комнате, одно перо упало на печку и сразу запахло паленым. Поручик сбросил на пол одеяло, проколол в нескольких местах матрац, заглянул под него. «Будь ты один, я показал бы тебе обыск», — злился Горяев.
В этом время офицер отодвинул кровать и, брезгливо морщась, начал пинать сваленную под ней старую обувь. К печке подкатился старенький подшитый валенок. Смазчик едва не ахнул: из голенища торчало дуло револьвера. «Вот что они ищут!». Он посмотрел на поручика, тот срывал со стены фотографии и открытки, японец спускался в подполье. Горяев нагнулся к валенку, выхватил Смит-Вессон и сунул его за пазуху. Из головы не выходила частушка:
А теперь поручик —
Золоты погоны.
— Поищем еще в сенях и во дворе! — распорядился офицер, пиная какую-то коробку.
— Не мешало бы и там пошарить! — поддакнул Горяев.
Японец выходил из комнаты последним. Он с размаху ударил прикладом по настенному зеркалу, оно закачалось, на пол посыпались осколки. Хозяйка дома даже не вздрогнула, она стояла у окна и, закрыв лицо руками, беззвучно рыдала…
Эдисон был на работе и ничего не знал. Во второй половине дня он вместе с Васюркой должен был отвезти на вагонетке новые шпалы к будке путевого сторожа, расположенной в трех верстах от семафора.
Шурка пошел к дежурному по станции получить разрешение на выезд. В комнате дежурного, как всегда, у фонопора сидел японский солдат и вызывал соседние станции:
— Хироку… э… э… Куренга… э… э… Мугзону… э… э…
«Мало мы им тогда стаканчиков разбили», — думал Эдисон, получая от Хохрякова путевку…
Шпал погрузили не больше десятка, вагонетка шла легко, но Хохряков велел торопиться, так как скоро должны были проходить поезда. Эдисон и Васюрка шли за вагонеткой, толкая ее перед собой. Эдисон недовольно поглядывал на скалистые горы, тянувшиеся рядом с дорогой.
— Гудят и гудят! — недовольно проговорил он.
— Кто? — не понял Васюрка.
— Да провода эти, покоя от них нет.
— Так уж они устроены, чтобы гудеть! — ответил Васюрка.
Шурка показал на телеграфные столбы.
— Видишь нижний медный провод? Это японский!
— Я знаю!.. Погоним вагонетку скорее!
Шпалы сгрузили под откос. Путевой сторож торопил ребят:
— Пошевеливайтесь, а то товарный нагонит и даст вам по затылку!
Вагонетку разогнали и запрыгнули в нее. Вдруг Шурка сказал:
— Гони один, а я на гору схожу!
— Зачем?
— Охота посмотреть японский провод!
— Стаканчики хочешь бить? — догадался Васюрка. — Тогда и я с тобой! Мы как в бане договаривались? По одному не ходить. Надо выручать друг друга в случае чего!
Шурка сердито сплюнул.
— Тебе нельзя! Вагонетку куда же девать! В карман что ли?
— И тебе одному нельзя! — сопротивлялся Васюрка. — Другой раз вместе пойдем!
— Я сейчас хочу!
Эдисон спрыгнул с вагонетки и, цепляясь то за выступы камней, то за багульник или мелкие сосенки, полез в гору. Вот и столбы. Самый нижний провод медный. Шурка подошел к столбу, приложил ухо. Провода играли и пели, звенели и стонали, — целый хор разных голосов!
— Я вам покажу Хироку, Мугзону!
Четырех камней хватило, чтобы разбить фарфоровый стаканчик на куски. Шурка прицелился в стаканчик на следующем столбе. Когда провод повис на обнаженном железном крюке, Шурка глянул вниз и обмер: на гору карабкался японский солдат. Он шел от моста, восстановленного после взрыва. Мост теперь охранялся японцами. «Каюк мне!» — прошептал Шурка… Ботинки у японца были на кожаной подошве, они скользили, солдат падал, полз на животе. Шурка спрятался за сосну. Сердце бешено колотилось, но мысль работала четко: «Пока япошка лезет вверх, можно спуститься вниз левее скалы». Шурка перепрыгнул через небольшой камень и побежал к другой сосне. Японец поднял голову, увидел его и выстрелил. Шурка упал, бревном покатился вниз, ухватился за камень. Теперь японец его не увидит, пока не поднимется выше. До скалистого выступа Шурка не сбежал, а скатился. Спуска к железнодорожному полотну не было, с обрыва высотой сажени полторы Шурка спрыгнул прямо в кювет, забитый снегом. На путях — никого. Согнулся, перебежал полотно и покатился с откоса прямо в заросли тальника. Вот и река! Впереди небольшой островок, тоже заросший тальником. Шурка бросился к нему. Пуля просвистела где-то вверху, по долине раскатилось эхо выстрела. Шурка упал в снег на краю островка, пополз в кусты. И тут только заметил, что рукавицы он оставил на горе. От островка до другого берега расстилалось чистое поле. «Была не была, побегу». Японец больше не стрелял. Должно быть, он в это время спускался со скалы и потерял беглеца из виду.
На берегу, в кустах, Шурка присел, оглянулся.
Тихо. Никого. Сверкает снег.
Поднялся и что было силы пустился бежать по тальнику, пересек неглубокий овраг, нырнул в мелкий сосняк. Лес близко. Солдат сюда не пойдет один, испугается партизан…
Стемнело, когда Эдисон вышел из леса. У Лысой горы немного отдохнул, поплелся в Заречье…