С отцами вместе - Страница 111

К оглавлению

111

Костя понял, что речь идет о литературных судах, о них уже писали в газетах. Пока поднимались с Верой по лестнице на Набережную, выбрали двух литературных героев для предания суду. Теперь скамья подсудимых угрожала Митрофанушке из «Недоросля» Фонвизина и гончаровскому Обломову.

Этот разговор напомнил Косте и Вере о сочинениях про героев, взятых не из книг, а из жизни. Костя первым в классе сдал целую тетрадку под названием «Путь Бориса Кларка». Вера пробовала писать об отце, как советовал ей Костя, но своими вопросами только расстраивала мать. Тогда Вера написала о Шуре Лежанкине. Сочинений о героях, известных всему поселку, набралось немало. Лидия Ивановна предложила переплести все тетради в одну книгу и передать ее в комитет большевиков на вечное хранение…

В раздевалке Веру остановила незнакомая старшеклассница. Это была та самая ученица, которая на собрании молодежи в нардоме спрашивала Митю Мокина, принимают ли в комсомол девушек, и выкрикивала слова поэта: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем».

— Ты меня так выручила, Горяева! Спасибо тебе!

— За что? — не поняла Вера.

— За то, что вступаешь в комсомол. Мама мне сказала: «Если хоть одна девушка из вашей школы запишется в комсомол, то и тебе можно». Теперь я тоже подам заявление в ячейку!..

Поговорить им не дал звонок на урок. Проходя по коридору, они обратили внимание на вывешенный Кузей и Пронькой лозунг. Газетная лента держалась крепко, крупные буквы выделялись на стене…

Глава семнадцатая
Политсуд

— Значит, вы собираетесь судить Митрофанушку за то, что он не хочет учиться, а хочет жениться?

Блохин полистал пьесу «Недоросль» и протянул ее Мокину.

— Говоря твоим языком, дорогой Митя, в настоящий текущий момент нас беспокоят эсеры, а не Митрофанушка…

На столе лежала газета. Блохин нашел какую-то статью.

— Вот… Пакостят нам эсеры на каждом шагу!

Митя поспешно сунул пьесу в карман шинели. Он уже ругал себя в душе за то, что не вовремя пришел в партийный комитет с Митрофанушкой. Приближался день выборов в Учредительное собрание Дальневосточной республики. По городам, станицам, деревням и поселкам проходили шумные митинги и собрания, ораторы спорили между собой и даже оскорбляли друг друга. Бывало так, что некоторых силой стаскивали с трибуны. Недавно на митинге в паровозном депо Федя-большевичок бросил снятый с ноги сапог в регента, выступавшего от имени местных эсеров. Все существующие в Дэ-вэ-эр партии объявили списки своих кандидатов в депутаты и яростно агитировали за них. Каждая партия хотела послать как можно больше своих представителей в Учредительное собрание, ведь оно изберет правительство, которое будет управлять республикой. Эсеры, меньшевики, кадеты в своей печати обливали грязью большевиков, писали небылицы о Советской России, запугивали читателей красными ужасами. Газет и листовок они выпускали гораздо больше, чем могло это делать правительство Дэ-вэ-эр. Русская буржуазия, убежав после революции за границу, давала им немало денег на издание антибольшевистской литературы. Митя узнал об этом на уездном съезде комсомола…

— Пусть Митрофанушка подождет, — сказал Блохин, свертывая газету, — а вы возьмите за бока эсеров… Хорошо бы устроить политсуд над ними. Осилите?

— Осилим! — бодро ответил Митя. — Только я не знаю, как это делается.

— Будем мозговать вместе! — Блохин протер стекла очков, достал из ящика стола лист бумаги. — Присаживайся поближе…

* * *

Афиши звали жителей поселка на политсуд…

Зрительный зал нардома был забит до отказа. Люди стояли в проходах, мостились на подоконниках, толпились в дверях. Такого скопления не наблюдалось даже на бурных митингах и воскресных спектаклях драмкружка.

Суд разместился на сцене за большим столом. Председательствовал Митя Мокин. Ему для солидности приклеили торчащие, как стрелы, большие седые усы. Правда, они не гармонировали с русыми, гладко причесанными волосами, но об этом никто не подумал. По правую руку от него вертелся на табурете молодой смазчик Широких в отцовском пиджаке, он то и дело склонялся к Мокину, о чем-то улыбаясь, шептался с мим. Слева от председателя сгорбилась над тетрадкой Вера Горяева, ей поручили записывать речи выступающих, и она, очутившись на виду у такой массы людей, боялась поднять голову, взглянуть в зал. Ей казалось, что все смотрят на нее.

Чуть в стороне от большого стола, за маленькой тумбочкой устроился обвинитель. На эту роль уговорили телеграфиста Уварова. Его нарядили в военную гимнастерку, опоясали ремнем с портупеей, на бок повесили пустую кобуру. У самой суфлерской будки, на длинную скамью, лицом к зрителям посадили обвиняемого. С трудом в нем можно было узнать Федю-большевичка. Он долго не соглашался изображать эсера. «Больше некому, — сказал ему Блохин, — у тебя язык хорошо привязан». Только этим и убедили парня. Над его образом гример драмкружка поработал основательно. На голову Феде надели парик-лысину, чтобы усилить сходство с регентом, усики нарисовали маленькие и черные, как у Химозы. В костюмерной нардома подобрали для него старый фрак и цилиндр, в руки дали трость с металлическим набалдашником. «Буржуйских» брюк и туфель не нашлось, поэтому «эсера» выпустили на сцену в рабочих штанах и сапогах. На носу кое-как держалось пенсне, вернее заржавленная оправа без стекол.

Мокин объявил судебное заседание открытым.

— Слушается дело по обвинению эсера в предательстве интересов пролетариата. Между прочим, в протокол можем записать за компанию и меньшевиков, все они — соглашатели — на одну колодку сделаны. Разобъясняю слово соглашатели. Это те, которые плюют на народ, лижут пятки буржуям, идут на соглашение с ними. Обвиняемый, встать!

111