— Кощунствуешь, Кузьма Зыков? — Законоучитель подошел к Кузе. — Сейчас выйдешь из класса, а завтра пусть придет ко мне твой отец.
— Тятьку на германской убили!
— Пусть придет мать!
— Мамка не придет. Она по людям ходит белье стирать. Учись, говорит, как знаешь, а мне не до тебя!
— Скажи, что я зову!
Кузя безнадежно махнул рукой.
— Все равно не придет!
— Да почему же? — не отставал отец Филарет.
Переступив с ноги на ногу, Кузя сказал:
— У нас квартирант один жил, какой-то из ссыльных, его политическим звали. Он всегда мамке говорил, что на небе никакого бога нет, одна атмосфера. Там и сидеть-то негде. А на облаках не усидишь, они вроде пара… Это мы тоже проходили. И про французских братьев Много… Мно…
— Монгольфье! — подсказал на весь класс Пронька.
— Ага, — закивал Кузя. — На воздушном шаре за облака поднимались они и никого там не видели!
Священник выпрямился, придерживая на груди большой серебряный крест.
— Хватит! Разболтался! Где же теперь этот ваш квартирант?
— Он с Красной гвардией ушел! — охотно пояснил Кузя, радуясь тому, что может позабавить класс интересным разговором. — А мамка на бога давно рассердилась… Сколько молилась, на коленях стояла, в лампадке все масло спалила, свечи зажигала и все просила бога, чтобы тятьку немцы на войне не убили. А они все равно убили! Мамка даже иконы выбросила…
— Сгинь с глаз, сатана! — вдруг закричал отец Филарет, притопнув ногой.
Пулей вылетел Кузя в коридор.
— За что выставили? Девчонок за косички дергал? — сочувственно спросил сторож, сидевший на табурете под настенными часами и державший в руках медный колокольчик.
— Про Христа не знаю! — сказал Кузя, вздыхая.
— Про Христа? Я тоже про него ничего не знаю, да живу, слава богу! Иди-ка ты, парень, погуляй до большой перемены!
Кузя нахлобучил беличью шапку с оторванным ухом, натянул на себя потертый, без пуговиц полушубок, ношенный еще отцом, запахнулся покрепче и вышел на улицу. От нечего делать заглянул в китайские лавчонки, постоял в харчевне, где вкусно пахло пампушками, и, глотая слюнки, пошел к Набережной мимо казенных железнодорожных домов. Около невысокого крашеного крыльца увидел японского солдата с винтовкой. В дверях показался семеновский офицер, он что-то сказал часовому и снова скрылся. «Да ведь здесь живет Лидия Ивановна», — вспомнил Кузя. Еще недавно он приходил сюда с ребятами пилить для учительницы дрова. «Надо Прошке сказать», — решил Кузя и быстро побежал обратно. Полы его шубы раздувались, как паруса.
Завертывая за угол, Кузя наткнулся на дядю Филю, возвращавшегося из депо.
— Куда, рыжик? — поинтересовался солдат. — Почему не в школе?
— Меня Филарет из класса выгнал!
И Кузя рассказал, почему так спешит назад.
— Ты вот что, — сказал негромко дядя Филя, оглядываясь. — Проньке пока ни слова, а скажи Лидии Ивановне, чтобы она сейчас же пришла в аптеку, я ее там подожду. Живо!
Гулко протопав по коридору, Кузя остановился около двери в класс, где занималась Лидия Ивановна, сильно постучал. Учительница выглянула и, увидев перепуганного мальчугана, отвела его к вешалке.
— У вас обыск, — как можно тише произнес запыхавшийся Кузя. — Домой вам нельзя. Дядя Филя ждет вас в аптеке, идите скорей!
— Спасибо, родной!..
Лидия Ивановна поправила на плечах пуховый платок и спокойно вернулась в класс. Через две минуты сторож уже помогал ей надеть пальто. Он проводил ее во двор черным ходом. Это видел только Кузя.
Во время большой перемены в школе появились семеновские офицеры. Они недолго побыли в кабинете директора и ушли, взбешенные неудачей, — Лидия Ивановна исчезла. Директор вызывал к себе учеников, расспрашивал их, когда и куда ушла учительница. Все подтвердили, что она вышла задолго до звонка, но никто не знал куда. Отец Филарет порекомендовал допросить Кузьму Зыкова. Кузя пригладил вихры, потер переносицу и сказал, что ему ничего неизвестно, так как он до большой перемены шлялся по базару и ел китайские пампушки. Сторож подтвердил слова Кузьмы и от себя показал:
— Литераторша во время уроков выходила в коридор. Это верно, Христом богом клянусь. А куда опосля свернула — знать не могу, извините! Я же приставлен доглядывать за учениками, а не за учителями. Что касаемо дверей, то их в нашей школе пять, через какие хошь выходи.
От лавки Шамарского, в которой японцы устроили склад, до вокзала тянулась довольно крутая гора, и в зимнее время здесь можно было хорошо кататься на салазках — доедешь почти до станционных путей. У зареченских ребят были свои катушки, на станцию они ходили редко. Но в этот день многие очутились здесь.
Тимофей Ефимович вернулся домой из очередной поездки. Открыв калитку, он увидел во дворе Костю, сгребавшего в кучу снег. Костя подбежал к отцу, хотел, как всегда, принять от него сундучок. Однако Кравченко поставил сундучок на землю и сказал:
— Дело такое, сынок!.. Собери-ка сейчас своих и обязательно с салазками. Покатайтесь сегодня около станции.
От отца Костя узнал, что японцы только что начали перевозку риса из вагона на склад. Пусть поработают ребятишки, японцы дадут им галет и зинты. Вагон стоит в тупике около депо. На соседнем пути ждут ремонта несколько теплушек, мимо них и провозится рис. Часовые наблюдают в трех местах: у вагона с рисом, у поворота от линии к горе и у склада.
— А действовать будете так…
Костя выслушал внимательно и повторил сказанное отцом.
— Правильно! Теперь за дело, одна нога здесь, другая — там!
Кроме Кости, на станцию отправились с железными санями Ленька Индеец, Кузя и Прошка. Веры дома не оказалось, а Васюрка и Эдисон еще не вернулись с работы. Костя объяснил, кому что делать, и не велел спрашивать, зачем это все надо.